Научный центр спецобразования: мы не ставим диагнозы, а помогаем особенным детям развиваться

Созданный в октябре 1992 году Национальный научно-практический центр развития специального и инклюзивного образования за свою историю пережил несколько переименований. Но не менял самого главного – цели помогать особенным детям Казахстана получать полноценные навыки жизни, образование и способность к самостоятельности. В этом здании всегда кипит жизнь: пока ученые-методисты придумывают новые технологии работы с воспитанниками спецучреждений, педагоги-психологи апробируют инновации своих коллег на практике. И особенные дети, в которых часто не верят собственные родители, показывают волшебные успехи и раскрывают таланты. Директор Центра Айгерим Кудеринова рассказала о том, каким был 30-летний путь Центра и его воспитанников к блестящим результатам.

– Центр уникальный, потому что его статус национального научно-практического предполагает сочетание науки, практики и методологии, – говорит Айгерим Мерекеевна. – Основная наша задача – исследования в области специального и инклюзивного образования, выработка методологии, разработка методических рекомендаций для педагогов. Для специальных детских садов и школ мы разрабатываем специальные учебные программы по каждому виду нарушений в развитии.

Сейчас в Казахстане 99 спецшкол, где обучаются более 15 тысяч детей с ограниченными возможностями – по слуху, зрению, нарушениям речи, интеллекта.

– В октябре Центру исполнится 30 лет. С каким багажом инноваций вы встретите юбилей?

– Именно наш центр является основателем системы специального образования в Казахстане. Наши специалисты-ученые разработали модели новых типов специальных организаций образования, которые призваны помогать детям с ограниченными возможностями. Это кабинеты психолого-педагогической коррекции, реабилитационные центры в системе образования и наши постоянно действующие психолого-медико-педагогические консультации (ПМПК), которые для удобства казахстанцев работают постоянно. То есть если родители заметили у ребенка какие-либо проблемы в развитии, они могут прийти в ПМПК и проконсультироваться по любым вопросам.

Новые виды организаций спецобразования были апробированы и как состоявшаяся модель включены в закон о медико-социальной коррекционной поддержке детей с ограниченными возможностями. Закон принят в 2002 году. С тех пор количество специальных организаций только растет. Постоянно по республике действуют 87 ПМПК.

По закону ПМПК открывается на 60 тысяч детского населения, но по поручению главы государства в закон внесли изменения, и в скором времени консультации будут рассчитаны уже на 50 тысяч детей в регионе. Конечно, мы стремимся к мировым показателям. Например, в прибалтийских странах 1 ПМПК работает на 30 тысяч детского населения.

Ну и совсем новый вид помощи детям, отстающим в развитии, который мы апробировали и успешно внедрили в практику, это кабинеты психолого-педагогической коррекции.

– В чем разница с ПМПК?

– Условно, в семье родился ребенок с синдромом Дауна. Лекарствами его вылечить невозможно, но если с ним как можно раньше начать заниматься, можно компенсировать многие нарушения, которыми сопровождается заболевание. Ребенок сможет учиться в школе и развиваться. Но часто бывает так, что страшный диагноз для родителей становится трагедией, мама с ребенком закрывается дома, пытается как-то самостоятельно заниматься, а куда пойти – не знает.

Или, допустим, у ребенка просто задержка речевого развития. До школы-то ему нужно помочь, и делать это должны специалисты – психологи, логопеды.

– А кто ставит диагноз, если родители вдруг заметили, что ребенок как-то странно развивается? Условно, семья сразу приходит к вам, а не обращается к медикам. Какие действия предпринимают ваши специалисты после консультации?

– Первичное обращение именно к нам часто и бывает. Но сразу нужно разобраться в том, что мы – система образования, поэтому медицинские диагнозы не ставим.

Если у ребенка задержка психического развития, которую выявила наша система, то она почти всегда является следствием другого заболевания. Поэтому когда родители видят у ребенка аномалии в развитии, и они приходят к нам на консультацию, наши педагоги, психологи, психиатры, неврологи, а они есть в составе комиссий, не ставят никаких диагнозов, а оценивают состояние ребенка и подбирают под его потребности конкретный набор инструментов для помощи. И параллельно могут рекомендовать родителям обратиться в медучреждение для установления медицинского диагноза.

– Сейчас появилось новое понятие «приобретенного аутизма» в связи с поголовной гаджетизацией. Многие дети постоянно сидят в смартфонах и теряют связь с внешним миром. Таких детей к вам приводили?

– Аутизм – чисто медицинский диагноз. У нас здесь используется другая формулировка, педагогическая – нарушение коммуникативных функций, например. Психолог констатирует наличие проблемы с общением. Но только медик точно скажет – в гаджете ли проблема или причина еще более глубокая. Конечно, это происходит после беседы с родителями и изучения анамнеза. Но мы со своей стороны, не взирая на причины нарушений в развитии, приступаем к борьбе с последствиями.

Таких фактов, чтобы ребенок из-за гаджетов серьезно отставал в развитии, мы не регистрировали. Потому что первопричина всегда намного глубже. В гаджетах сидят все дети. И если у ребенка и без смартфона замечены предпосылки к нарушениям речевого развития, а при этом родители с ним не занимаются и не разговаривают, это усугубляет состояние.

– То есть изначально здорового ребенка испортить гаджетом невозможно?

– Сильно испортить, давайте уточним. Но в любом случае отсутствие реального общения с реальными людьми приведет к скудному словарному запасу, как минимум. Особенно, если ребенок в телефоне только играет.

Мы, кстати, заметили еще одну интересную тенденцию – дети получают из интернета много полезной информации. Однажды пришла мама с ребенком, который еще не ходил в школу, но уже умел переводить сантиметры в дециметры. Оказалось, что пока мама занята, ребенок смотрел обучающие мультики. Ну и научился.

Тем не менее, я – за то, чтобы родители ограничивали детей в гаджетах, если они не уверены в том, что информация из смартфона будет ребенку полезной. И нужно помнить, что ограниченное общение с взрослыми, которыми в данном случае являются родители и родные, обязательно влияет на психику ребенка. Наступит день, когда малыш почувствует себя ненужным, нелюбимым.

– То есть нехватка родительской любви может стать причиной того, что ребенок замкнулся в себе и начал отставать в развитии?

– Да, и довольно часто. Потому что весь мир маленького ребенка заключается в его семье. И когда он не получает должной любви и поддержки, начинаются проблемы поведенческого и психологического характера. Чтобы привлечь к себе внимание, один ребенок прибегнет к демонстрации агрессии, другой – к истерикам.

– Вы это выявляете, а потом работаете со всей семьей?

– Наши ПМПК выявляют причины нарушений и определяют объем необходимой помощи ребенку и в зависимости от его возраста, состояния и желания родителей. Дальше уже в кабинетах психолого-педагогической коррекции, имея заключение ПМПК, ребенка принимают и подбирают специалистов для занятий с ним. Если необходимо работать с семьей, работают с семьей. У нас даже есть групповые занятия с детьми раннего возраста вместе с родителями.

Особенно отмечу, что пока родитель особенного ребенка не осознает своей ответственности за его развитие, ничего не получится. К нам детей приводят на час, а остальное время они проводят дома, с родителями.

– Как часто родители не признают своей вины в том, что происходит с их ребенком?

– Очень часто. Сегодня в детских садах и школах педагоги буквально плачут от того, что родители не понимают, когда их просят сходить на консультацию в ПМПК. Просто отказываются и все. И родители не осознают, что в детских садах и школах работают не специалисты узкого профиля. Они видят, что у ребенка трудности в обучении, в освоении программы и дают рекомендации обратиться к узкопрофильному специалисту. Но многие родители вместо того, чтобы прислушаться к советам, предпочитают обвинить школу в том, что она не хочет выполнять свою работу и притесняет ребенка. Боятся, что ребенку поставят диагноз.

– А разве не поставят? Представьте, если в личном деле будет пометка о прохождении такой вот коррекции. Мало ли, как это отразится на будущем ребенка с учетом особенностей нашего общества?

– Заключение ПМПК требуется только для оказания помощи и только с 1 до 18 лет. Если родитель не хочет идти в ПМПК, то его ребенку обычная школа точно ничем не поможет, это не ее профиль, если у ребенка есть проблемы в развитии. Сейчас он не тянет школьную программу, а дальше пойдет девиация поведения из-за насмешек одноклассников. А все потому, что с ребенком вовремя не стали заниматься.

Конечно, бывают стойкие нарушения в развитии – интеллекта, например. Здесь уже наша функция – поддержать ребенка и развивать его, исходя из способностей.

– В динамике по стране больше или меньше становится детей, которые нуждаются в помощи ваших специалистов? Каковы причины?

– К сожалению, мы наблюдаем рост особенных детей. И причин много. Это и экология, и вредные привычки родителей, но мы стали наблюдать прирост детей с ментальными нарушениями и по естественным причинам. Спрашиваем у медиков – почему? Вроде сейчас и технологии лучше. Казалось бы, наоборот ситуация должна улучшаться. Я думаю, что основной причиной стало то, что медицина научилась выхаживать 500-граммовых детей.

– То есть они выживают, и ментальные проблемы у них будут однозначно?

– Так не могу сказать. Проблемы аутизма до конца не изучены. И я думаю, что в данном случае лучше вопросы задавать медицине. Но и социальные причины никто не отменял. Родители, с утра до вечера занятые на работе, перекладывают ответственность за воспитание детей на учреждения образования. В результате дети недополучают любовь и ласку, что приводит к нарушениям в развитии.

– Как проводятся занятия? Что конкретно педагоги делают на уроках вместе с детьми?

– В специальных детских садах, детей также учат развитию речи, математическим способностям. И занятия ведет также воспитатель, но с применением специальных методик, разработанных нами под конкретное нарушение. В принципе, они не сильно отличаются от общих методов. Мы сегодня, когда развиваем инклюзивное образование, педагогам общих организаций разъясняем, что сложного ничего на самом деле нет. Нужно просто видеть и чувствовать каждого ребенка и его способности.

Конечно, детям с особыми потребностями мы даем больше наглядных и практических занятий. Просто посадить их за парты и раздавать задания – не сработает, а вот если дать ребенку предмет в руки – потрогать, разорвать, склеить, скомкать – у него сформируется ассоциативный ряд об этом предмете. То есть технологию мы используем практико-ориентированную. Особенно при работе с детьми с нарушениями интеллекта.

В спецшколах – то же самое, и на технологию, где дети работают руками, отводится больше часов. Детям это нравится, многие раскрывают таланты к рукоделию.

– Ну то есть разница в том, какими они приходят к вам впервые, и какими уходят – очевидна?

– Она колоссальная. Они потом и в общество социализируются легко, без труда поступают в колледжи и вузы. Единственное, в чем еще остались проблемы – в трудоустройстве наших выпускников. Потому что чаще всего им нужно создавать специальные рабочие места. И здесь система социальной защиты подключается со своими разными программами поддержки работодателей.

– Очень важный вопрос кадров. Наверняка, за 30 лет у вас сменились целые поколения специалистов. Кто и где их обучает? Как они проходят отбор уже в практическую педагогику, чтобы к особенным детям не попадали случайные люди?

– Все наши педагоги выпущены отечественными вузами. В целом, отмечу, наша система подготовки кадров для специальной педагогики осталась прежней еще с советских времен. Раньше просто факультеты назывались «дефектология», а сейчас «специальная педагогика». Специалистов готовят 17 вузов, и только тифло- и сурдопедагогов обучают в алматинском КазНПУ им. Абая. К счастью, детей с нарушениями зрения и слуха не так много, по сравнению с количеством детей с нарушениями речи и интеллекта. Мы, кстати, постоянно работаем над обновлением наших программ с учетом развития новых технологий.

– А с коллегами из-за рубежа как-то взаимодействуете в плане обмена опытом?

– Конечно. Но наш центр и в собственных новациях очень продвинулся. Например, работа по развитию детей с аутизмом идет по программам, разработанным нашими учеными. И педагоги отмечают хороший результат.

Конечно, сколько нарушений, столько и технологий. И на передовой пока еще остаются американские методики. Просто в США медики давно ставят диагноз «аутизм». Как следствие, и технологии раньше стали развиваться. Естественно, зарекомендовавшие себя зарубежные методики мы привозим в Казахстан и внедряем на практике у себя.

Наряду с импортом технологий постоянно работаем над собственными ноу-хау. Система спецорганизаций образования, кабинеты коррекции, ПМПК по работе с детьми с самого раннего возраста, система командного оценивания состояния ребенка – чисто наши наработки. Много у нас методических рекомендаций.

И, наконец, в 2022 году ученые Центра закончили 3-летнее исследование по онтогенезу казахской речи. Ничего подобного ранее не делал никто.

– Вам это зачем нужно было?

– Нашим специалистам нужно знать физиологию формирования речи ребенка и соответствие речевого развития возрасту, чтобы в случае нарушений проводить коррекцию. Потому что у разных народов речевое развитие идет по-разному.

К примеру, в русском языке считается нормой правильное произношение звука Р к 5 годам. Но во многих языках ведь нет такого звука. То есть если англичанин не будет произносить русский звук Р в старости, это будет нормой, а если носитель русского языка – нарушением. Также и с произношением чисто казахских звуков-соноров. Поэтому и нужен онтогенез речи каждого народа.

– Он позволит сохранить чистоту языка?

– Конечно! Это основа основ, на базе которой уже потом можно разрабатывать учебные и методические пособия, учебники и все остальное.

До нашего исследования все пособия по работе с особенными детьми разрабатывались на основе онтогенеза русской речи. Вроде алфавиты схожие, но есть целые наборы специфических букв и звуков, исторически характерных для казахского языка. В результате были перекосы в том плане, что специалисты считали нарушением неспособность произносить, например, губно-зубные В и Ф детьми-казахами, никогда не слышавшими русскую речь. С внедрением новых методик на основе онтогенеза казахской речи мы устраним все перекосы. Сейчас готовимся к публикации монографии для изучения специалистами. Так что кроме чисто практической ценности наш 3-летний труд имеет и колоссальную научную значимость для языковедов.

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора